Бизнес в Арктике: как ученые живут во льдах и зарабатывают 300 млн рублей

МГУ-геофизика — научно-исследовательский центр, они ездят в экспедиции в Арктику и изучают мерзлоту. Это опасные поездки. Однажды команда месяц провела на почти отколовшейся льдине.

Руководитель компании Андрей Кошурников рассказывает, как центру удается заработать деньги в таких условиях.

Наше ключевое направление — геофизика. Если упростить, мы изучаем, что находится в недрах земли. У нас в арсенале разные методы: электро-, магнито-, грави- и сейсморазведка. Это все помогает понять, подходит ли земля для определенной цели или нет. Например, есть ли здесь месторождения, можно ли на этом месте что-то построить или проложить трубу.

Еще мы выполняем заказы по бурению скважин. Для этого извлекаем из земли породы, изучаем их характеристики и моделируем, как в этом месте строить газопровод. Допустим, разбираемся, на какую глубину нужно устанавливать сваи.

После экспедиции начинаются лабораторные исследования. Мы сами проводим анализ, а потом сравниваем свои результаты с данными других ученых, которые работали в похожих условиях. Эта технология позволяет найти закономерности, которые пригодятся нам в работе.

Мне скучно просто работать в Москве. Если честно, скучно становится через пару дней после возвращения, но минимум девять месяцев в году приходится работать в городе.

Мы работаем с двумя типами проектов. Первый — научные проекты, мы их делаем по своей инициативе, или к нам обращаются другие ученые. Мы с них не зарабатываем. Академия наук оплачивает нам топливо и продукты, но прибыли нет.

Некоторые заказчики — выпускники нашего же университета. После кафедры геокриологии в МГУ они идут работать в Роснефть, Газпром. И когда появляется сложная задача, возвращаются к нам как к специалистам, потому что спросить больше не у кого.

Если заказчик у нас не учился и лично нас не знает, он приходит к нам через сарафанное радио. Специалистов, которые работают на мерзлоте, немного, все друг друга знают и понимают, кому можно позвонить.

Почти все деньги, что получаем за проект, вкладываем в компанию. Больше всего тратим на закупку оборудования — до 50%. Это непрерывный процесс: более дорогое и точное оборудование помогает брать еще более сложные и дорогие заказы.

На зарплату основателей компании и сотрудников остается 30%, на эти деньги мы и живем. В 2022 году у нас в команде 15 человек.

На что тратим деньги от заказов

Как-то мы выполняли задание Росатома. Чукотка могла остаться без света, и надо было быстрее определиться с решением проблемы.

Около 30 лет электричество на Чукотке обеспечивала Билибинская АЭС, но у нее заканчивался срок эксплуатации, причем раньше времени. Планировалось, что она прослужит 50 лет. На Севере атомная станция перегревает под собой льдистые грунты, породы деградируют, и фундамент начинает оседать. Если дальше продолжать использовать станцию, это чревато катастрофой.

Строить новую станцию невыгодно, потому что она тоже быстро выйдет из строя. Надо было найти альтернативу.

У ученых МорНИИпроекта, это научно-исследовательский институт морского транспорта, появилась гипотеза — не обязательно строить станции на суше, давайте перенесем на воду. Энергоблок можно разместить на плавучем понтоне, он будет охлаждаться в воде, так что прослужит дольше станции.

Еще один плюс такой конструкции — мобильность. Если понадобится подать электричество в другой регион, куда-нибудь на Таймыр, энергоблок можно перевезти по воде.

У этой идеи было много противников. Они опасались, что из-за горячего энергоблока в воде берега начнут таять вплоть до Гренландии.

Мы поехали проверять гипотезу. Нужно было взять образцы пород, собрать их данные — влажность, льдистость, пористость — и смоделировать ситуацию на компьютере. Раньше мы делали такие исследования в настоящем аквариуме, создавали модель с нужными температурами, а сейчас делаем это в специальных программах.

По нашим расчетам, все должно было быть в порядке, теперь берег не будет отступать и таять. В итоге на Чукотке появилась атомная станция «Академик Ломоносов» с плавучим реактором.

Однажды мы были в санно-вездеходной экспедиции в дельте Лены. Наша задача — определить, насколько далеко мерзлые породы от берега уходят на шельф.

У нас был большой отряд: ученые, водители вездехода и тракторов, механики. Шли по льду колонной, тракторы тянули нашу лабораторию, кухню и «домик», в котором находились мы, ученые.

Когда отошли на 200 километров от берега, началась пурга. Это обычное дело в Арктике. Топливо есть, еда есть, так что мы не волновались. Но когда через два дня откопались из снега, увидели, что лед начал откалываться и мы уже практически плывем на льдине.

Трещина была около полуметра, так что люди могли бы ее просто перепрыгнуть. Но трактор через нее уже не проедет. Даже пробовать опасно — он весит 30 тонн, так что, если лед провалится, можно сразу пойти на дно, просто не успеешь выпрыгнуть из кабины.

Когда водители увидели трещину, они захотели сняться с места. Водители — местные жители и хорошо знают, насколько опасно оставаться на льдине. Они предложили ехать вдоль трещины и искать место, где она еще не так разошлась, чтобы проехать на землю.

Водителей, конечно, можно понять, но мы хотели закончить работы по плану. Не каждый год у нас получается организовать экспедицию. Когда уже закупил топливо, договорился с техникой, собрал коллектив из разных стран, просто невозможно отказаться от исследования. Нет, работаем до конца.

Мы поняли, что водители уже готовы уехать без нас. Буквально, проснемся утром — а тракторов нет. Кто нас тогда заберет? Вертолеты не смогут подлететь из-за ветра, а ледоколы могут быть далеко и не станут менять курс из-за группы ученых.

Целый месяц пришлось сторожить водителей, чтобы они не уехали одни. Убеждать, просить и уговаривать их каждый день. Ученых было больше, чем водителей, и мы по очереди дежурили и приглядывали за ними, и днем и ночью. Чтобы, если вдруг водители начнут собираться в путь, как-то их остановить и в который раз убедить остаться. Так мы прожили на льдине 30 дней.

В самом конце экспедиции с полюса подул северный ветер. Он прижал льдину обратно, так что трещина исчезла! Мы могли легко вернуться на берег. Ну, если это можно назвать «легко». Водители тракторов гнали с такой скоростью, что лед за нами расходился и проваливался.

Вообще, так часто бывает. Мы говорим: «Давайте рискнем». Природа видит это и думает: «Ого, ничего себе!» И как-то нам помогает. Такой вот шаманизм ученых.

Расскажу немного о нашем быте в экспедициях.

Обычно у нас очень простой рацион: тушенка с рисом, тушенка с макаронами, сало, чай с сахаром. В начале пути еще есть шоколадки и печенье, но они заканчиваются через несколько дней.

На еде мы стараемся экономить: все должно быть калорийным, но без изысков. Лучше мы потратим как можно больше на топливо. Будет обидно, если не сможем зайти на несколько километров дальше из-за того, что потратились на дорогой продукт, например, на запас сушеных бананов.

Живем в помещении, которое называется «балок». Это что-то типа домика на санях, только стены из досок. Внутри мы устанавливаем дровяную печку и наши приборы.

К нам часто приходят белые медведи. Они могут почувствовать запах еды с кухни за несколько километров. Вообще, это не так страшно, они ведут себя дружелюбно, медведи же у себя дома и не видят в нас опасность. Бывает, что мы отходим на километр от стоянки и вокруг нас никого. Так что, если бы медведи хотели, они по одному нас бы и съели.

Когда видим медведя, мы, конечно, в напряжении. Белый медведь — краснокнижное животное, и стрелять в него можно только в случае самообороны, иначе есть риск уголовного срока. Как я понял, если медведь идет на меня, я не могу в него стрелять, а если вцепился в ногу, вот тогда можно.

Тут еще одна опасность для руководителя экспедиции: если медведь поранит кого-то из участников группы, отвечать будет руководитель. Так что лучше вообще поменьше встречаться с медведями.

А вот песцы людей боятся и нападать не будут. Но они селятся рядом с экспедицией и разворовывают продукты, прогрызают ящики — и деревянные, и даже пластмассовые. Так что еще вопрос, кто хуже — песцы или медведи.

Опасны только бешеные песцы. Мы таких видели, их сразу можно отличить. Он бежит не от человека, а на человека. Но если как-то оттолкнуть его и не дать себя укусить, песец не будет продолжать на тебя бросаться. Обычно просто меняет направление.

Наш центр называется «МГУ-геофизика» из-за любви к МГУ. Формально мы никак не связаны, наш центр и вуз — две разные компании. Но в реальности нас многое объединяет.

Часть наших сотрудников преподают в МГУ. Лекции можем вести прямо из экспедиции, обычно из рубки нашего судна. Если один из нас занят, его подменят. Например, сейчас моя очередь работать на льду, я выхожу на смену, а мои лекции читает наш главный геолог, Алексей Гунар.

В районах, где есть интернет, общаемся со студентами по Zoom. Но, конечно, это не везде возможно, поэтому в следующих поездках планируем работать со спутниковой связью VSAT. Обещают стабильную работу.

Думаю, для студентов интереснее, если преподаватель знает не только теорию науки, но и сам ездит в экспедиции. Ребятам хочется подтверждения, что они правильно выбрали направление, что все эти исследования важны и нужны, есть заказчики. Преподаватель-практик помогает им немного представить свое будущее.

Когда я рассказываю про рейсы, даже атмосфера в аудитории меняется. Пока даю теорию, все равно стоит шум. А как только на проекторе вывожу фотографии из Арктики, сразу тишина. Все слушают, даже те, кто пришел учиться ради диплома МГУ и не собирается становиться геологом.

Мы помогаем МГУ организовывать практику и вывозим студентов изучать мерзлоту. Ребята, которые приехали учиться из центральных или из южных регионов, только теоретически могут представить себе, что это такое. Но они не почувствуют, что значит холод и пурга, пока сами не увидят их.

В организацию практики студентов мы вкладываем до 10% от оборота. Это не приносит нам заработка. Мы просто радуемся, что можем показать им настоящую работу.

У студентов есть два варианта практики — производственная и учебная. На производственной практике — работа с настоящим заказом. Например, есть задание — отбирать образцы грунта, упаковывать их, делать этикетки. За выполнение студент получает оплату.

А учебная практика проходит так: сначала студенты приезжают на участок работ, который им заранее «подготовили» преподаватели, все осматривают. Потом получают приборы, чтобы делать замеры, и в конце дня составляют свою карту. На карте нужно указать, где, по их мнению, льды, где мерзлые и талые породы, где пески или глины. По итогам практики эту карту нужно будет защитить перед преподавателями.

Следующий этап — буровая работа. Практики мы обычно проводим в Воркуте и на Ямале, там в августе на улице может быть жара. А студенты буравят землю и достают фрагмент мерзлой породы, которая тает у них в руках. Это чудо даже для нас, хотя мы были в таких поездках десятки раз.

Специалистов в нашей сфере не так много, и нам нужно растить себе смену, иначе бизнес встанет. Так что мы присматриваемся к тем, кто хорошо себя проявил на практике, и приглашаем участвовать в рабочих экспедициях.

Иногда нам приходится немного обманывать новеньких, чтобы их успокоить. Например, говорим: «Ничего страшного. Если что-то случится, мы позвоним через спутник, вызовем за нами ледоход». Они успокаиваются и спокойно работают дальше. А в реальности дозвониться не так-то просто, связь может сбоить. Но если новичок нервничает, мы, конечно, не рассказываем о трудностях.

А еще есть ребята, кому экспедиции не подходят. Они перестают общаться и не участвуют в общих разговорах, не приходят на завтрак, обед и ужин. Если новичок просто читает книжку, я его даже не трогаю. Пусть лучше читает, чем от отчаяния уйдет куда-то в снега.

По моему опыту, если человеку очень тяжело в первый раз, значит, просто психика так устроена, ему не подходят условия экспедиции. Но это не делает человека плохим специалистом, он может прекрасно управлять работами с земли.

Расскажу историю моих студентов — Алексея Гунара и Ермолая Балихина. Ребята отлично учились, и я начал привлекать их к нашим научным проектам на шельфе. Сначала они просто выполняли мои указания, когда мы ходили вместе в рейс. Но в непредвиденных ситуациях на море находили решения, казалось бы, в безвыходном положении.

Случай с Алексеем. Первая ледовая экспедиция Алексея была в 2012 году на шельфе моря Лаптевых. Он честно отработал ее и многому научился, поэтому на следующий год пошел в экспедицию уже начальником отряда.

В 2015 году он прошел проверку на прочность и смекалку в море. Мы впервые взялись за измерение температур в скважинах на шельфе. Понятно было, что делать, но как — не ясно. Договор с клиентом, Газпромом, уже подписан, поэтому у нас было два пути — разработать и продемонстрировать новую методику или стать недобросовестным подрядчиком.

Все нервничали: я в Москве, Алексей на судне, но Алексей рассчитал все правильно. Как только судно сошло со скважины, из-под днища всплыл радиобуй и начал передавать в эфир результат: данные о температуре в скважине. Это была победа!

Газпром еще больше поверил в нас, а Алексей стал уверенным в себе и занял пост главного геолога компании.

Случай с Ермолаем. В 2017 году Алексей пригласил в рейс Академии наук студента 3-го курса — Ермолая Балихина.

Работать Ермолаю нравилось, он начал регулярно ездить в экспедиции, но казалось, что не все получается, иногда вел себя как-то неуверенно. Если честно, иногда я сомневался, справится ли Ермолай, подходит ли ему все это.

И вот в следующий академический рейс он пошел без своих руководителей. Не было ни меня, ни более опытных товарищей, например Алексея. Ермолай впервые сам оказался руководителем.

Мы были спокойны. Подготовились к работам самым основательным образом: закупили новые электроразведочные косы, проверили аппаратуру возле офиса в импровизированном бассейне и с чувством выполненного долга проводили Ермолая в рейс. Что могло пойти не так?

Начались работы, первый звонок с судна: «Оборудование подключено, провода заведены, первый спуск забортного оборудования назначен на 2 часа ночи по Москве».

Но тут второй звонок: «Коса длиной 1 километр не выдержала натяжения и оборвалась, потеряны 3 из 4 каналов». Третий звонок: «Искры из источника тока, это можно вообще починить? У нас электромеханик на ноль фазу подключил…»

Поясню одну деталь. После каждого такого звонка следуют несколько часов или даже дней непрерывной работы. На корабле чинят то, что могут, а мы в это время в Москве ищем контакты поставщиков и узнаем, как чинить то, с чем на корабле не разобраться самим.

В это время на судне ученые из разных коллективов РАН негодуют: «Пока вы чините оборудование, закончится срок экспедиции и мы не успеем провести свои исследования».

Конечно, в РАН нас многие уважают и поддерживают. Поэтому Ермолаю старались помочь, например бессменный научный руководитель наших научных ледовых и морских экспедиций с 2012 года, член-корреспондент РАН Игорь Семилетов.

Аппаратура не работала и задерживала продвижение судна, пока не получалось починить. Напряжение нарастало: было понятно, что, если мы не запустим измерения, РАН нас больше не пригласит в международные рейсы.

Сначала Ермолай звонил нам и спрашивал, что делать. Но ответы не слишком помогали, потому что ситуация на борту слишком быстро менялась. Например, мы про одну неисправность расскажем, а при шторме обрывает что-то еще. Да и мы не видим своими глазами, что происходит.

В какой-то момент Ермолай звонить перестал. Сам разобрался и последовательно запустил все оборудование.

Когда он пришел из этого трудного рейса победителем, уже не было сомнений, что теперь он может сам руководить экспедициями. У него даже голос изменился. Теперь, если что-то нужно, Алексей просто ставит задачу, а Ермолай сам решает, как это организовать, что закупить, когда выйти в рейс.